Лидия чарскаязаписки маленькой гимназистки. «Записки маленькой гимназистки Краткое содержание записки гимназистки для читательского дневника

По дороге она говорила мне, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.

Я не хочу к дяде, - проговорила я угрюмо, - не знаю никакого дяди и боюсь ехать к нему!

Но Марьюшка сказала, что стыдно так говорить большой девочке, что мамочка слышит это и что ей больно от моих слов.

Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.

Я никогда не видела моего петербургского дяди, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в золотом шитом мундире, со множеством орденов и со звездою на груди. У него был очень важный вид, и я его невольно боялась.

После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.

Когда подъехал поезд, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора и просила его довезти меня до Петербурга и смотреть за мною дорогою. Затем она дала мне бумажку, на которой записано было, где живет в Петербурге мой дядя, перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» - простилась со мною…

Всю дорогу я провела точно во сне. Напрасно сидевшие в вагоне старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни, строения, стада… Я ничего не видела, ничего не замечала…

Так доехала я до Петербурга…

Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то, сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, с руками, занятыми узлами, свертками и пакетами.

У меня даже голова закружилась от всего этого шума, грохота, крика. Я не привыкла к нему. В нашем приволжском городе не было так шумно.

А кто же вас встречать будет, барышня? - вывел меня из задумчивости голос моего спутника.

Я невольно смутилась его вопросом.

Кто меня будет встречать? Не знаю!

Провожая меня, Марьюшка успела сообщить мне, что ею послана телеграмма в Петербург дяде, извещающая его о дне и часе моего приезда, но выедет ли он меня встретить или нет - этого я положительно не знала.

И потом, если дядя даже и будет на вокзале, как я узнаю его? Ведь я его только и видела на портрете в мамочкином альбоме!

Размышляя таким образом, я в сопровождении моего покровителя Никифора Матвеевича бегала по вокзалу, внимательно вглядываясь в лица тех господ, которые имели хоть самое отдаленное сходство с дядиным портретом. Но положительно никого похожего не оказывалось на вокзале.

Я уже порядочно таки устала, но все еще не теряла надежды увидеть дядю.

Крепко схватившись за руки, мы с Никифором Матвеевичем метались по платформе, поминутно натыкаясь на встречную публику, расталкивая толпу и останавливаясь перед каждым мало-мальски важного вида господином.

Вот, вот еще один похожий, кажется, на дядю! - вскричала я с новой надеждой, увлекая моего спутника вслед за высоким седым господином в черной шляпе и широком модном пальто.

Мы прибавили шагу и теперь чуть не бегом бежали за высоким господином.

Но в ту минуту, когда мы уже почти настигли его, высокий господин повернул к дверям зала первого класса и исчез из виду. Я бросилась за ним следом, Никифор Матвеевич за мною…

Но тут случилось нечто неожиданное: я нечаянно запнулась за ногу проходившей мимо дамы в клетчатом платье, в клетчатой накидке и с клетчатым же бантом на шляпе. Дама взвизгнула не своим голосом и, выронив из рук огромный клетчатый зонтик, растянулась во всю свою длину на дощатом полу платформы.

Я бросилась к ней с извинениями, как и подобает хорошо воспитанной девочке, но она даже не удостоила меня хотя бы единым взглядом.

Невежи! Олухи! Неучи! - кричала на весь вокзал клетчатая дама. - Несутся как угорелые и сбивают с ног порядочную публику! Невежи, неучи! Вот я пожалуюсь на вас начальнику станции! Директору дороги! Градоначальнику! Помогите хоть подняться-то, невежи!

И она барахталась, делая усилия встать, но ей это никак не удавалось.

Никифор Матвеевич и я подняли наконец клетчатую даму, подали ей отброшенный во время ее падения огромный зонтик и стали расспрашивать, не ушиблась ли она.

Ушиблась, понятно! - все тем же сердитым голосом кричала дама. - Понятно, ушиблась. Что за вопрос! Тут насмерть убить, не только ушибить можно. А все ты! Все ты! - внезапно накинулась она на меня. - Скачешь, как дикая лошадь, противная девчонка! Вот подожди ты у меня, городовому скажу, в полицию отправлю! - И она сердито застучала зонтиком по доскам платформы. - Полицейский! Где полицейский? Позовите мне его! - снова завопила она.

Я обомлела. Страх охватил меня. Не знаю, что бы сталось со мною, если бы Никифор Матвеевич не вмешался в это дело и не заступился за меня.

Полноте, сударыня, не пугайте ребенка! Видите, девочка сама не своя от страха, - проговорил своим добрым голосом мой защитник, - и то сказать - не виновата она. Сама в расстройстве. Наскочила нечаянно, уронила вас, потому что за дядей спешила. Показалось ей, что дядя идет. Сиротка она. Вчера в Рыбинске мне ее передали с рук на руки, чтобы к дяденьке доставить в Петербург. Генерал у нее дяденька… Генерал Иконин… Фамилии этой не слыхали ли?

Едва только мой новый друг и защитник успел произнести последние слова, как с клетчатой дамой произошло что-то необычайное. Голова ее с клетчатым бантом, туловище в клетчатой накидке, длинный крючковатый нос, рыжеватые кудельки на висках и большой рот с тонкими синеватыми губами - все это запрыгало, заметалось и заплясало какой-то странный танец, а из-за тонких губ стали вырываться хриплые, шипящие и свистящие звуки. Клетчатая дама хохотала, отчаянно хохотала во весь голос, выронив свой огромный зонтик и схватившись за бока, точно у нее сделались колики.

Ха-ха-ха! - выкрикивала она. - Вот что еще выдумали! Сам дяденька! Сам, видите ли, генерал Иконин, его превосходительство, должен явиться на вокзал встретить эту принцессу! Знатная барышня какая, скажите на милость! Ха-ха-ха! Нечего сказать, разодолжила! Ну, не прогневись, матушка, на этот раз дядя не выехал к тебе навстречу, а послал меня. Не думал он, что ты за птица… Ха-ха-ха!!!

Не знаю, долго ли еще смеялась бы клетчатая дама, если бы, снова придя мне на помощь, Никифор Матвеевич не остановил ее.

Полно, сударыня, над дитятей неразумным потешаться, - произнес он строго. - Грех! Сиротка барышня-то… круглая сирота. А сирот Бог…

Не ваше дело. Молчать! - неожиданно вскричала, прервав его, клетчатая дама, и смех ее разом пресекся. - Несите за мною барышнины вещи, - добавила она несколько мягче и, обернувшись ко мне, бросила вскользь: - Идем. Нет у меня времени лишнего возиться с тобою. Ну, поворачивайся! Живо! Марш!

И, грубо схватив меня за руку, она потащила меня к выходу.

Я едва-едва поспевала за ней.

У крыльца вокзала стояла хорошенькая щегольская пролетка, запряженная красивою вороной лошадью. Седой, важного вида кучер восседал на козлах.

Кучер дернул вожжами, и нарядная пролетка подъехала вплотную к самым ступеням вокзального подъезда.

Никифор Матвеевич поставил на дно ее мой чемоданчик, потом помог взобраться в экипаж клетчатой даме, которая заняла при этом все сиденье, оставив для меня ровно столько места, сколько потребовалось бы, чтобы поместить на нем куклу, а не живую девятилетнюю девочку.

Ну, прощайте, милая барышня, - ласково зашептал мне Никифор Матвеевич, - дай вам Бог счастливо устроиться у дяденьки. А ежели что - к нам милости просим. Адресок у вас есть. На самой окраине мы живем, на шоссе у Митрофаниевского кладбища, за заставой… Запомните? А уж Нюрка рада-то будет! Она сироток любит. Добрая она у меня.

Еще долго бы говорил со мною мой приятель, если бы голос клетчатой дамы не прозвучал с высоты сиденья:

Ну, долго ли ты еще заставишь ждать себя, несносная девчонка! Что у тебя за разговоры с мужиком! Сейчас же на место, слышишь!

Лидия Чарская - любимая детская писательница Царской России начала 20-го века и практически неизвестный автор в наши дни. В этой статье можно узнать об одной из самых популярных в свое время и вновь набирающей популярность сегодня книге - "Записки маленькой гимназистки".

Любимица всех маленьких дореволюционных читателей (и особенно читательниц) родилась в 1875 году. В 23 года Лидия поступила в Александринский театр, прослужив актрисой эпизодических ролей в общей сложности 26 лет. Однако уже на третий год работы девушка взялась за перо - от нужды, ведь жалованье простой актрисы было очень маленьким. Она переработала свои школьные дневники в формат повести и издала под названием "Записки институтки". Успех был ошеломительным! Вынужденная писательница вдруг стала всеобщей любимицей. Фото Лидии Чарской представлено ниже.

Ее следующие книги также принимались читателями очень благосклонно, фамилия Чарской стала буквальным синонимом детской литературы.

Все повести, главными героями которой в большинстве своем становились маленькие девочки, потерянные или осиротевшие, но с большим сердцем, смелые и отзывчивые, написаны простым и нежным языком. Сюжеты книг незатейливые, но все они учат самопожертвованию, дружбе и доброте.

После революции книги Чарской запретили, назвав "мещанской литературой для маленьких барчат" и изъяли из всех библиотек. Писательница умерла в 1937 году, в нищете и одиночестве.

Книга "Записки маленькой гимназистки"

Эта повесть Лидии Чарской была выпущена в 1908 году и быстро приобрела широкую известность. Она во многом напоминает первую повесть писательницы - "Записки институтки", однако ориентирована на младший возраст читателей. Ниже представлена обложка дореволюционного издания "Записок маленькой гимназистки" Л. Чарской с иллюстрациями Арнольда Бальдингера.

Книга написана от первого лица осиротевшей девочки Ленуши, которая приезжает в новую семью и начинает посещать гимназию. Много тяжелых событий выпадает на долю девочки, однако даже несправедливое отношение к себе она переносит стойко, не падая духом и не теряя природной доброты своего сердца. В конце концов все налаживается, появляется дружелюбное отношение и читатель понимает: что бы ни случилось, добро всегда побеждает зло.

События повести изложены в свойственной Лидии Чарской манере - так, как их на самом деле описала бы маленькая девочка того времени: с обилием уменьшительно-ласкательных слов и простодушной откровенностью.

Сюжет: смерть мамы Ленуши

Начинает Лидия Чарская "Записки маленькой гимназистки" со знакомства с главной героиней: девятилетняя девочка Ленуша едет на поезде в Санкт-Петербург к своему дяде, единственному родственнику, оставшемуся у нее после смерти мамы. Она с грустью вспоминает о своей мамочке - ласковой, доброй и милой, с которой они жили в чудесном "маленьком чистом домике", прямо на берегу Волги. Они жили дружно и собирались в путешествие по Волге, но внезапно мамочка умерла от тяжелой простуды. Перед смертью она попросила кухарку, жившую в их доме, позаботиться о сироте и отправить ее к своему брату, статскому советнику из Петербурга.

Семья Икониных

Несчастья Ленуши начинаются с ее прибытия в новую семью - ее кузены Жоржик, Нина и Толя не хотят принимать девочку, смеются и издеваются над ней. Ленуша терпит издевки, но, когда младший кузен Толя оскорбляет ее маму, она вне себя начинает трясти мальчика за плечи. Тот пытается удержаться на месте, но падает, уронив вместе с собой японскую вазу. Обвиняют в этом, конечно же, бедную сиротку. Это является одним из классических вводных сюжетов у Чарской - несчастья главной героини начинаются с несправедливого обвинения, а заступиться за нее некому. Иллюстрация этого эпизода из дореволюционного издания представлена ниже.

Сразу после этого случая происходит первая встреча Ленуши с дядей и тетей: дядя старается проявить радушие к родной племяннице, но его жена, как и дети, не рада "навязанной родственнице".

За обедом Ленуша знакомится со своей старшей кузиной - горбатой Жюли, которая злится на новую сестру за то, что она займет ее комнату. Позже, издеваясь над Ленушей, Жюли нечаянно ранит Нину, и эту вину дети снова сваливают на сироту. Это событие окончательно ухудшает и без того ужасное положение девочки в новом доме - ее наказывают, запирают на темном холодном чердаке.

Несмотря на эти события, добрая Ленуша проникается сочувствием и жалостью к горбатой кузине и решает непременно с ней подружиться.

Гимназия

На следующий день вместе с Жюли и Ниночкой Ленуша отправляется в гимназию. Гувернантка рекомендует девочку начальнице гимназии с самой нелестной стороны, однако, несмотря на это, начальница улавливает настоящий характер Ленуши, проникается к ней сочувствием и не верит словам гувернантки. Это первый человек, проявивший участие к девочке с самого ее приезда в Петербург.

В учебе Ленуша демонстрирует успехи - ее хвалит учитель чистописания, за что на нее ополчается сразу весь класс, обзывая подлизой. Также она не соглашается участвовать в травле учителя, еще больше отталкивая от себя злых детей.

Дома случается новое происшествие - ручной филин Жоржа, Филька, найден мертвым в коробке на чердаке. Это со злости на брата сделала Жюли, но обвиняют, конечно, Ленушу. Гувернантка собирается высечь ее розгами, но неожиданно за нее заступается Толя. Переполненный чувством несправедливости мальчик теряет сознание, и это спасает Ленушу от наказания. Наконец у девочки появляется друг и заступник.

Толя выступает в роли персонажа, которого почти в каждую повесть помещает Л.Чарская. "Записки маленькой гимназистки" перекликаются с ее книгой "Княжна Джаваха" - двоюродный брат главной героини и внешне похож на Толю (бледный, светловолосый, склонный к припадкам), и в сюжетном развитии образа: сначала обижает свою кузину, но затем выступает ее защитником и становится другом. В гимназии у девочки тоже появляется подруга - графиня Анна из старших классов, а затем и кузина Жюли наконец проявляет сострадание к Ленуше и просит у нее прощения за все свои злые проделки.

Кульминация несчастий и счастливый конец

В один из дней Ленуша узнает о крушении поезда, на котором служил кондуктором Никифор Матвеевич - добрый старичок, следивший за Ленушей во время ее поездки в Петербург, а затем не раз навещавший ее у дяди вместе со своей дочкой Нюрой. Испуганная девочка спешит навестить своих друзей, чтобы убедиться, что с ними все в порядке, но теряет записку с адресом и, долго бродя среди одинаковых домов и незнакомых дворов, осознает, что заблудилась.

Ленуша едва не замерзает в сугробе, ей снится длинный сказочный сон с участием царевны Снежинки (следует подробный, в стиле Диккенса, рассказ). "Записки маленькой гимназистки" заканчиваются пробуждением Ленуши дома у графини Анны, отец которой по счастливому стечению обстоятельств нашел замерзающую девочку и привез ее домой. Анна предлагает девочке остаться у них навсегда, но, узнав, как переживали за нее дядя, Толя и Жюли, она решает не бросать родных, так как понимает - и в этой семье есть люди, которые ее любят.

Современные издания

Несмотря на то что Чарская уже много лет реабилитирована как автор и даже рекомендуется для внеклассного чтения, современных изданий ее книг не так уж и много. "Записки маленькой гимназистки" можно найти лишь среди собрания сочинений писательницы. Не так давно ограниченным тиражом было выпущено переиздание оригинала книги с дореволюционной грамматикой и классическими иллюстрациями, но найти его не так легко. Ниже вы можете увидеть фото современной обложки книги Чарской "Записки маленькой гимназистки".

Существует несколько аудиоверсий этой книги. Помимо этого православный канал "Радость моя" выпускал передачу с чтением этой книги. Отрывок видеоверсии представлен ниже.

Источники вдохновения

Главным источником послужила первая повесть самой Чарской "Записки институтки" - в книгах повторяются многие типичные для гимназисток того времени сюжеты (как, например, травля учителя; тайная дружба младшеклассниц со старшеклассницами), взятые из школьной жизни самой писательницы. "Записки маленькой гимназистки" Лидия Чарская лишь упростила по сюжету: с более счастливым концом и меньшей сосредоточенностью на внутренней жизни учебного заведения. Часто в сети можно увидеть комментарии, сообщающие, что эта книга Чарской во многом повторяет сюжет знаменитой английской книги "Поллианна" Элионор Портер. Это несправедливо, так как написала Чарская "Записки маленькой гимназистки" в 1908 году, а "Поллианна" увидела свет только в 1913-м. Подобные сюжеты были распространены как в английской, так и в русской детской литературе того времени, так что это скорее совпадение, нежели плагиат с чьей-либо стороны.

Глава 1
В чужой город, к чужим людям

Тук-тук! Тук-тук! Тук-тук! – стучат колеса, и поезд быстро мчится все вперед и вперед.

Мне слышатся в этом однообразном шуме одни и те же слова, повторяемые десятки, сотни, тысячи раз. Я чутко прислушиваюсь, и мне кажется, что колеса выстукивают одно и то же, без счета, без конца: вот так-так! вот так-так! вот так-так!

Колеса стучат, а поезд мчится и мчится без оглядки, как вихрь, как стрела…

В окне навстречу нам бегут кусты, деревья, станционные домики и телеграфные столбы, наставленные по откосу полотна железной дороги…

Или это поезд наш бежит, а они спокойно стоят на одном месте? Не знаю, не понимаю.

Впрочем, я многого не понимаю, что случилось со мною за эти последние дни.

Господи, как все странно делается на свете! Могла ли я думать несколько недель тому назад, что мне придется покинуть наш маленький, уютный домик на берегу Волги и ехать одной-одинешеньке за тысячи верст к каким-то дальним, совершенно неизвестным родственникам?.. Да, мне все еще кажется, что это только сон, но – увы! – это не сон!..

Этого кондуктора звали Никифором Матвеевичем. Он всю дорогу заботился обо мне, поил меня чаем, постлал мне постель на лавке и, как только у него было время, всячески развлекал меня. У него, оказывается, была моих лет дочурка, которую звали Нюрой и которая с матерью и братом Сережей жила в Петербурге. Он мне и адрес даже свой в карман сунул – «на всякий случай», если бы я захотела навестить его и познакомиться с Нюрочкой.

– Очень уж я вас жалею, барышня, – говорил мне не раз во время моего недолгого пути Никифор Матвеевич, – потому сиротка вы, а Бог сироток велит любить. И опять, одна вы, как есть одна на свете; петербургского дяденьки своего не знаете, семьи его также… Нелегко ведь… А только, если уж очень невмоготу станет, вы к нам приходите. Меня дома редко застанете, потому в разъездах я все больше, а жена с Нюркой вам рады будут. Они у меня добрые…

Я поблагодарила ласкового кондуктора и обещала ему побывать у него…

И правда, в вагоне поднялась страшная суматоха. Пассажиры и пассажирки суетились и толкались, укладывая и увязывая вещи. Какая-то старушка, ехавшая напротив меня всю дорогу, потеряла кошелек с деньгами и кричала, что ее обокрали. Чей-то ребенок плакал в углу. У двери стоял шарманщик и наигрывал тоскливую песенку на своем разбитом инструменте.

Я выглянула в окно. Господи! Сколько труб я увидала! Трубы, трубы и трубы! Целый лес труб! Из каждой вился серый дымок и, поднимаясь вверх, расплывался в небе. Моросил мелкий осенний дождик, и вся природа, казалось, хмурилась, плакала и жаловалась на что-то.

Поезд пошел медленнее. Колеса уже не выкрикивали свое неугомонное «вот так-так!». Они стучали теперь значительно протяжнее и тоже точно жаловались на то, что машина насильно задерживает их бойкий, веселый ход.

И вот поезд остановился.

– Пожалуйте, приехали, – произнес Никифор Матвеевич.

И, взяв в одну руку мой теплый платок, подушку и чемоданчик, а другою крепко сжав мою руку, повел меня из вагона, с трудом протискиваясь через толпу.

Глава 2
Моя мамочка

Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы… И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:

– Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.

Я радовалась и ждала весны.

К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.

– Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! – говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.

Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:

– Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!

Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.

Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.

Раз она подозвала меня к себе и сказала:

– Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда… Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и буду радоваться на добрые поступки моей девочки, а…

Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка заплакала также, а глаза у нее стали грустные-грустные, такие же точно, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.

Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:

– Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к Себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня… Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге… Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку…

Что-то больно-больно при слове «сиротка» сдавило мне горло…

Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели. Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целые девять лет, с самого года моего рождения, и любившая мамочку и меня без памяти) и увела меня к себе, говоря, что «мамаше нужен покой».

Вся в слезах уснула я в эту ночь на Марьюшкиной постели, а утром… Ах, что было утром!..

Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.

В эту минуту вошла Марьюшка и сказала:

– Молись Богу, Леночка: Боженька взял твою мамашу к себе. Умерла твоя мамочка.

– Умерла мамочка! – как эхо повторила я.

И вдруг мне стало так холодно-холодно! Потом в голове у меня зашумело, и вся комната, и Марьюшка, и потолок, и стол, и стулья – все перевернулось и закружилось в моих глазах, и я уже не помню, что сталось со мною вслед за этим. Кажется, я упала на пол без чувств…

Очнулась я тогда, когда уже мамочка лежала в большом белом ящике, в белом платье, с белым веночком на голове. Старенький седенький священник читал молитвы, певчие пели, а Марьюшка молилась у порога спальни. Приходили какие-то старушки и тоже молились, потом глядели на меня с сожалением, качали головами и шамкали что-то беззубыми ртами…

– Сиротка! Круглая сиротка! – тоже покачивая головой и глядя на меня жалостливо, говорила Марьюшка и плакала. Плакали и старушки…

На третий день Марьюшка подвела меня к белому ящику, в котором лежала мамочка, и велела поцеловать мне мамочкину руку. Потом священник благословил мамочку, певчие запели что-то очень печальное; подошли какие-то мужчины, закрыли белый ящик и понесли его вон из нашего домика…

Я громко заплакала. Но тут подоспели знакомые мне уже старушки, говоря, что мамочку несут хоронить и что плакать не надо, а надо молиться.

Белый ящик принесли в церковь, мы отстояли обедню, а потом снова подошли какие-то люди, подняли ящик и понесли его на кладбище. Там уже была вырыта глубокая черная яма, куда и опустили мамочкин гроб. Потом яму забросали землею, поставили над нею белый крестик, и Марьюшка повела меня домой.

По дороге она говорила мне, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.

– Я не хочу к дяде, – проговорила я угрюмо, – не знаю никакого дяди и боюсь ехать к нему!

Но Марьюшка сказала, что стыдно так говорить большой девочке, что мамочка слышит это и что ей больно от моих слов.

Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.

Я никогда не видела моего петербургского дяди, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в золотом шитом мундире, со множеством орденов и со звездою на груди. У него был очень важный вид, и я его невольно боялась.

После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.

Глава 3
Клетчатая дама

Когда подъехал поезд, Марьюшка отыскала знакомого кондуктора и просила его довезти меня до Петербурга и смотреть за мною дорогою. Затем она дала мне бумажку, на которой записано было, где живет в Петербурге мой дядя, перекрестила меня и, сказав: «Ну, будь умницей!» – простилась со мною…

Всю дорогу я провела точно во сне. Напрасно сидевшие в вагоне старались развлечь меня, напрасно добрый Никифор Матвеевич обращал мое внимание на попадавшиеся нам по дороге разные деревни, строения, стада… Я ничего не видела, ничего не замечала…

Так доехала я до Петербурга…

Выйдя с моим спутником из вагона, я была сразу оглушена шумом, криками и сутолокой, царившими на вокзале. Люди бежали куда-то, сталкивались друг с другом и снова бежали с озабоченным видом, с руками, занятыми узлами, свертками и пакетами.

У меня даже голова закружилась от всего этого шума, грохота, крика. Я не привыкла к нему. В нашем приволжском городе не было так шумно.

– А кто же вас встречать будет, барышня? – вывел меня из задумчивости голос моего спутника.

Я невольно смутилась его вопросом.

Кто меня будет встречать? Не знаю!

Провожая меня, Марьюшка успела сообщить мне, что ею послана телеграмма в Петербург дяде, извещающая его о дне и часе моего приезда, но выедет ли он меня встретить или нет – этого я положительно не знала.

И потом, если дядя даже и будет на вокзале, как я узнаю его? Ведь я его только и видела на портрете в мамочкином альбоме!

Размышляя таким образом, я в сопровождении моего покровителя Никифора Матвеевича бегала по вокзалу, внимательно вглядываясь в лица тех господ, которые имели хоть самое отдаленное сходство с дядиным портретом. Но положительно никого похожего не оказывалось на вокзале.

Я уже порядочно таки устала, но все еще не теряла надежды увидеть дядю.

Крепко схватившись за руки, мы с Никифором Матвеевичем метались по платформе, поминутно натыкаясь на встречную публику, расталкивая толпу и останавливаясь перед каждым мало-мальски важного вида господином.

– Вот, вот еще один похожий, кажется, на дядю! – вскричала я с новой надеждой, увлекая моего спутника вслед за высоким седым господином в черной шляпе и широком модном пальто.

Мы прибавили шагу и теперь чуть не бегом бежали за высоким господином.

Но в ту минуту, когда мы уже почти настигли его, высокий господин повернул к дверям зала первого класса и исчез из виду. Я бросилась за ним следом, Никифор Матвеевич за мною…

Но тут случилось нечто неожиданное: я нечаянно запнулась за ногу проходившей мимо дамы в клетчатом платье, в клетчатой накидке и с клетчатым же бантом на шляпе. Дама взвизгнула не своим голосом и, выронив из рук огромный клетчатый зонтик, растянулась во всю свою длину на дощатом полу платформы.

Я бросилась к ней с извинениями, как и подобает хорошо воспитанной девочке, но она даже не удостоила меня хотя бы единым взглядом.

– Невежи! Олухи! Неучи! – кричала на весь вокзал клетчатая дама. – Несутся как угорелые и сбивают с ног порядочную публику! Невежи, неучи! Вот я пожалуюсь на вас начальнику станции! Директору дороги! Градоначальнику! Помогите хоть подняться-то, невежи!

И она барахталась, делая усилия встать, но ей это никак не удавалось.

Никифор Матвеевич и я подняли наконец клетчатую даму, подали ей отброшенный во время ее падения огромный зонтик и стали расспрашивать, не ушиблась ли она.

– Ушиблась, понятно! – все тем же сердитым голосом кричала дама. – Понятно, ушиблась. Что за вопрос! Тут насмерть убить, не только ушибить можно. А все ты! Все ты! – внезапно накинулась она на меня. – Скачешь, как дикая лошадь, противная девчонка! Вот подожди ты у меня, городовому скажу, в полицию отправлю! – И она сердито застучала зонтиком по доскам платформы. – Полицейский! Где полицейский? Позовите мне его! – снова завопила она.

Я обомлела. Страх охватил меня. Не знаю, что бы сталось со мною, если бы Никифор Матвеевич не вмешался в это дело и не заступился за меня.

– Полноте, сударыня, не пугайте ребенка! Видите, девочка сама не своя от страха, – проговорил своим добрым голосом мой защитник, – и то сказать – не виновата она. Сама в расстройстве. Наскочила нечаянно, уронила вас, потому что за дядей спешила. Показалось ей, что дядя идет. Сиротка она. Вчера в Рыбинске мне ее передали с рук на руки, чтобы к дяденьке доставить в Петербург. Генерал у нее дяденька… Генерал Иконин… Фамилии этой не слыхали ли?

Едва только мой новый друг и защитник успел произнести последние слова, как с клетчатой дамой произошло что-то необычайное. Голова ее с клетчатым бантом, туловище в клетчатой накидке, длинный крючковатый нос, рыжеватые кудельки на висках и большой рот с тонкими синеватыми губами – все это запрыгало, заметалось и заплясало какой-то странный танец, а из-за тонких губ стали вырываться хриплые, шипящие и свистящие звуки. Клетчатая дама хохотала, отчаянно хохотала во весь голос, выронив свой огромный зонтик и схватившись за бока, точно у нее сделались колики.

– Ха-ха-ха! – выкрикивала она. – Вот что еще выдумали! Сам дяденька! Сам, видите ли, генерал Иконин, его превосходительство, должен явиться на вокзал встретить эту принцессу! Знатная барышня какая, скажите на милость! Ха-ха-ха! Нечего сказать, разодолжила! Ну, не прогневись, матушка, на этот раз дядя не выехал к тебе навстречу, а послал меня. Не думал он, что ты за птица… Ха-ха-ха!!!

Не знаю, долго ли еще смеялась бы клетчатая дама, если бы, снова придя мне на помощь, Никифор Матвеевич не остановил ее.

– Полно, сударыня, над дитятей неразумным потешаться, – произнес он строго. – Грех! Сиротка барышня-то… круглая сирота. А сирот Бог…

– Не ваше дело. Молчать! – неожиданно вскричала, прервав его, клетчатая дама, и смех ее разом пресекся. – Несите за мною барышнины вещи, – добавила она несколько мягче и, обернувшись ко мне, бросила вскользь: – Идем. Нет у меня времени лишнего возиться с тобою. Ну, поворачивайся! Живо! Марш!

И, грубо схватив меня за руку, она потащила меня к выходу.

Я едва-едва поспевала за ней.

У крыльца вокзала стояла хорошенькая щегольская пролетка, запряженная красивою вороной лошадью. Седой, важного вида кучер восседал на козлах.

Кучер дернул вожжами, и нарядная пролетка подъехала вплотную к самым ступеням вокзального подъезда.

Никифор Матвеевич поставил на дно ее мой чемоданчик, потом помог взобраться в экипаж клетчатой даме, которая заняла при этом все сиденье, оставив для меня ровно столько места, сколько потребовалось бы, чтобы поместить на нем куклу, а не живую девятилетнюю девочку.

– Ну, прощайте, милая барышня, – ласково зашептал мне Никифор Матвеевич, – дай вам Бог счастливо устроиться у дяденьки. А ежели что – к нам милости просим. Адресок у вас есть. На самой окраине мы живем, на шоссе у Митрофаниевского кладбища, за заставой… Запомните? А уж Нюрка рада-то будет! Она сироток любит. Добрая она у меня.

Еще долго бы говорил со мною мой приятель, если бы голос клетчатой дамы не прозвучал с высоты сиденья:

– Ну, долго ли ты еще заставишь ждать себя, несносная девчонка! Что у тебя за разговоры с мужиком! Сейчас же на место, слышишь!

Я вздрогнула, как под ударом хлыста, от этого едва знакомого мне, но успевшего стать уже неприятным голоса и поспешила занять свое место, наскоро пожав руку и поблагодарив моего недавнего покровителя.

Кучер дернул вожжами, лошадь снялась с места, и, мягко подпрыгивая и обдавая прохожих комками грязи и брызгами из луж, пролетка быстро понеслась по шумным городским улицам.

Крепко ухватившись за край экипажа, чтобы не вылететь на мостовую, я с удивлением смотрела на большие пятиэтажные здания, на нарядные магазины, на конки и омнибусы, с оглушительным звоном катившие по улице, и невольно сердце мое сжималось от страха при мысли о том, что ждет меня в этом большом, чужом мне городе, в чужой семье, у чужих людей, про которых я так мало слышала и знала.

Глава 4
Семейство Икониных. – Первые невзгоды

– Матильда Францевна привезла девочку!

– Твою кузину, а не просто девочку…

– И твою тоже!

– Врешь! Я не хочу никакой кузины! Она нищая.

– И я не хочу!

– И я! И я!

– Звонят! Ты оглох, Федор?

– Привезла! Привезла! Ура!

Все это я слышала, стоя перед обитой темно-зеленой клеенкой дверью. На прибитой к двери медной дощечке было выведено крупными красивыми буквами: ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЙ СТАТСКИЙ СОВЕТНИК МИХАИЛ ВАСИЛЬЕВИЧ ИКОНИН.

За дверью послышались торопливые шаги, и лакей в черном фраке и белом галстуке, такой, какого я видела только на картинках, широко распахнул дверь.

Едва только я перешагнула порог ее, как кто-то быстро схватил меня за руку, кто-то тронул за плечи, кто-то закрыл мне рукою глаза, в то время как уши мои наполнились шумом, звоном и хохотом, от которого у меня разом закружилась голова.

Когда я очнулась немного и глаза мои снова могли смотреть, я увидела, что стою посреди роскошно убранной гостиной с пушистыми коврами на полу, с нарядной позолоченной мебелью, с огромными зеркалами от потолка до пола. Такой роскоши мне никогда еще не доводилось видеть, и потому немудрено, если все это показалось мне сном.

Вокруг меня толпились трое детей: одна девочка и два мальчика. Девочка была ровесница мне. Белокурая, нежная, с длинными вьющимися локонами, перевязанными розовыми бантиками у висков, с капризно вздернутой верхней губой, она казалась хорошенькой фарфоровой куколкой. На ней было надето очень нарядное белое платьице с кружевным воланом и розовым же кушаком. Один из мальчиков, тот, который был значительно старше, одетый в форменный гимназический мундирчик, очень походил на сестру; другой, маленький, кудрявый, казался не старше шести лет. Худенькое, живое, но бледное его личико казалось болезненным на вид, но пара карих и быстрых глазенок так и впились в меня с самым живым любопытством.

Это были дети моего дяди – Жоржик, Нина и Толя, – о которых мне не раз рассказывала покойная мамочка.

Дети молча смотрели на меня. Я – на детей.

Минут пять длилось молчание.

И вдруг младший мальчуган, которому наскучило, должно быть, стоять так, неожиданно поднял руку и, ткнув в меня указательным пальцем, произнес:

– Вот так фигура!

– Фигура! Фигура! – вторила ему белокурая девочка. – И правда: фи-гу-ра! Толька верно сказал!

И она запрыгала на одном месте, хлопая в ладоши.

– Очень остроумно, – произнес в нос гимназист, – есть чему смеяться. Просто она мокрица какая-то!

– Как мокрица? Отчего мокрица? – так и всколыхнулись младшие дети.

– Да вон, разве не видите, как она пол намочила. В калошах ввалилась в гостиную. Остроумно! Нечего сказать! Вон наследила как! Лужа. Мокрица и есть.

– А что это такое – мокрица? – полюбопытствовал Толя, с явным почтением глядя на старшего брата.

– М-м… м-м… м-м… – смешался гимназист, – м-м… это цветок такой: когда к нему прикоснешься пальцем, он сейчас и закроется… Вот…

– Нет, вы ошибаетесь, – вырвалось у меня против воли. (Мне покойная мама читала и про растения, и про животных, и я очень много знала для своих лет). – Цветок, который закрывает свои лепестки при прикосновении, – это мимоза, а мокрица – это водяное животное вроде улитки.

– М-м-м… – мычал гимназист, – не все ли равно, цветок или животное. У нас еще этого не проходили в классе. А вы чего с носом суетесь, когда вас не спрашивают? Ишь какая умница выискалась!.. – внезапно накинулся он на меня.

– Ужасная выскочка! – вторила ему девочка и прищурила свои голубые глазки. – Вы лучше бы за собой следили, чем Жоржа поправлять, – капризно протянула она, – Жорж умнее вас, а вы вот в калошах в гостиную влезли. Очень красиво!

– Остроумно! – снова процедил гимназист.

– А ты все-таки мокрица! – пропищал его братишка и захихикал. – Мокрица и нищая!

Я вспыхнула. Никто еще не называл меня так. Прозвище нищей обидело меня больше всего остального. Я видела нищих у паперти церквей и не раз сама подавала им деньги по приказанию мамочки. Они просили «ради Христа» и протягивали за милостыней руку. Я руки за милостыней не протягивала и ничего ни у кого не просила. Значит, он не смеет называть меня так. Гнев, горечь, озлобление – все это разом закипело во мне, и, не помня себя, я схватила моего обидчика за плечи и стала трясти его изо всей силы, задыхаясь от волнения и гнева.

– Не смей говорить так. Я не нищая! Не смей называть меня нищей! Не смей! Не смей!

– Нет, нищая! Нет, нищая! Ты у нас из милости жить будешь. Твоя мама умерла и денег тебе не оставила. И обе вы нищие, да! – как заученный урок повторял мальчик. И, не зная, еще чем досадить мне, он высунул язык и стал делать перед моим лицом самые невозможные гримасы. Его брат и сестра хохотали от души, потешаясь этой сценой.

Никогда не была я злючкой, но когда Толя обидел мою мамочку, я вынести этого не могла. Страшный порыв злобы охватил меня, и с громким криком, не задумываясь и сама не помня, что делаю, я изо всей силы толкнула моего двоюродного братца.

Он сильно пошатнулся сначала в одну сторону, потом в другую и, чтобы удержать равновесие, схватился за стол, на котором стояла ваза. Она была очень красивая, вся расписанная цветами, аистами и какими-то смешными черноволосыми девочками в цветных длинных халатах, в высоких прическах и с раскрытыми веерами у груди.

Стол закачался не меньше Толи. С ним закачалась и ваза с цветами и черненькими девочками. Потом ваза скользнула на пол… Раздался оглушительный треск.

И черненькие девочки, и цветы, и аисты – все смешалось и исчезло в одной общей груде черепков и осколков.

«Записки маленькой гимназистки » – типичный образец творчества Лидии Чарской, со всеми ее благонравными и возвышенными, но непонимаемыми и несправедливо обижаемыми героинями, сентиментальностью, речевыми и сюжетными шаблонами, однотипными и плоскими персонажами.
Сюжет данной повести таков: главная героиня – девочка лет десяти, после смерти горячо любимой матери остается сиротой, и ее забирает к себе в дом в Санкт-Петербург богатый дядя. Однако в его доме героине приходится совсем несладко, так как жена дяди, его дети, их гувернантка, прислуга, начинают всячески оскорблять и третировать девочку. Героиня же, обладая чистой душой и возвышенным характером, достойно проходит все эти испытания и завоевывает всеобщую любовь. Все это изложено уныло-однообразным языком, с избыточной экзальтацией героев и всем прочим, за что писательницу справедливо критикуют. (И кстати, хочется вставить давно накипевшую реплику о том, что тот факт, что ругавший Чарскую Корней Чуковский выбил для нее в советские годы пенсию, говорит лишь о том, что Корней Иванович был хорошим человеком, а вовсе не о том, что творчество Чарской вдруг было признано им замечательным).
Конечно, понятна позиция автора, который стремится «Вызвать добрые чувства в юных читателях, поддерживать их интерес к окружающему, будить любовь к добру и правде, сострадание» и цель эта заслуживает всяческой похвалы, но проблема в том, что в героях (точнее героинях) Чарской мне трудно увидеть живого ребенка, который, как всякий нормальный человек, часто обуреваем противоречивыми чувствами, в котором хулиганство, а то и злые начала нередко берут верх, но именно эти нравственные уроки закладывают основу будущего осознанного и выстраданного нравственного выбора между добром и злом. Ничего этого нет у тех ангелов во плоти, что населяют книги писательницы. Они просто правильны, потому что правильны. Это образцы, сделанные для того, чтобы на них можно было ориентироваться, обязательный элемент особого жанра БЛАГОНРАВНЫХ повестей, из которых изгнано все, что не вкладывается в простую схему писательницы. Именно за это, кстати, книги Чарской благосклонно воспринимают в церковной среде, где с крайним подозрением относятся ко всему живому. (Книг Астрид Линдгрен, к примеру, в церковной лавке не увидишь, а уж что будет, если ты скажешь среди православных, что дал ребенку прочитать «Гарри Поттера», даже представить страшно).
Но с другой стороны, возможно, именно девочкам лет 9-10-11 нужны такие образцы? Может быть, их взгляд легко минует все шаблоны и сразу увидит то содержание книг Чарской, суть которого отлично выразила Юлия Друнина: «в Чарской, в ее восторженных юных героинях, нечто такое - светлое, благородное, чистое, - что трогает в неискушенных душах девочек (именно девочек) самые лучшие струны, что воспитывает в них (именно воспитывает!) самые высокие понятия о дружбе, верности и чести». (взято из «Википедии»)

Про оформление: книга на удивление хорошо сделана, атмосферно, качественно и к тому же недорого – со скидкой можно взять менее чем за 200 рублей, а это по нашим временам уже просто ничто для книг. Выглядит томик винтажненько, что очень подходит к книге, с каждой страницы которой веет дореволюционной эпохой. Формата книга небольшого, что тоже придает ей какой-то дамской уютности, так и видишь, что какая-нибудь юная особа, забравшись с ногами в бабушкино кресло, увлеченно поглощает одну страницу за другой. При этом данная книга вышла в рамках серии, и можно покупать как бы собрание сочинений. (На данный момент их издано 11 штук, однако что-то давненько не добавлялись новые).

Вердикт: книги Чарской точно не нужно покупать, если вы растите мальчишек, для них это пустое место. А вот девочки, может быть, и смогут воспринять их не как занудную нравоучительную литературу посредственных художественных достоинств, но как написанные простым языком повести о чести и благородстве. Этакий вариант повестей Крапивина для девичьей аудитории.
И еще одно важное замечание. Думается, что как бы мы ни относились к творчеству Чарской, но, кажется, за счет простоты и доступности описываемых событий, ярких, без полутонов персонажей книги писательницы преодолели время и с ними надо ознакомиться, хотя бы для того, чтобы иметь представление об этом явлении нашей литературы. Так сказать, для общего развития. Читать для этого огромное количество написанных ею книг, мне кажется, не стоит, и для знакомства вполне достаточно нескольких произведений, одним из которых вполне может быть повесть «Записки маленькой гимназистки».

P.S. Недавно приобрел «Княжну Джаваху» с великолепными иллюстрациями от «АСТ», в серии «Самые лучшие девочки», по моему скромному мнению, получилось замечательно. Так что если уж приобретать книги Чарской для знакомства, то стоит обратить внимание и на это издание.

Главным персонажем произведения является осиротевшая девочка.

Её мама, предчувствующая свою скорую смерть, позаботилась о судьбе дочки. Она попросила кузена, живущего в Петербурге, помочь девочке.

Приехав к своим родственникам, сирота тут же испытала на себе недовольство и презрение детей дяди. Они не хотят видеть в ней сестру, для них она нищая и забитая провинциалка. Дети всячески показывают своё превосходство, стараясь как можно больнее и жёстче обидеть и унизить Лену. Братья и сёстры наушничают на девочку своей гувернантке, обвиняя её в поступках, которых та не совершала. Гувернантка полностью на их стороне. Матильда Францевна, понимая, что тётя Нелли не горит желанием привечать у себя племянницу, с ненавистью относится к осиротевшей девочке, она жёстко и немилосердно наказывает ребёнка.

Тетя Нелли также не выказывает родственных чувств, она стремится поскорее отправить племянницу в гимназию, где и займутся её воспитанием.

В семье Икониных Лена знакомится со старшей дочерью тёти Нелли, Жюли. Бедная девочка с рождения обезображена и уродлива, что и наложило неизгладимый отпечаток на детскую душу, превратив её в жестокого и злобного зверька. Лена от всей души сочувствует Жюли, но бесчувственная и злопамятная девчонка отвергает жалость и сердечное отношение сестры, затаивая злобу на свою новую родственницу, ради которой ей пришлось освободить свою комнату.

Лена, почувствовав всю нелюбовь и бессердечное отношение своих родственников, с нетерпением ожидает занятий в гимназии. И вот наступает день, когда Матильда Францевна ведёт девочку к начальнице гимназии, Чириковой Анне Владимировне. Гувернантка прикладывает все усилия, стараясь как можно хуже охарактеризовать будущую ученицу заведения, пытаясь свалить на неё все грехи своих воспитанников. Но Анна Владимировна оказалась чуткой и справедливой женщиной, доброе отношение и сочувствие к девочке вызвало в Леночке бурю эмоций, и когда гувернантка ушла, Лена горько разрыдалась.

Жюли тоже постаралась выказать свою кузину с самой плохой стороны, обвиняя её во лжи и строптивости, подлости и лицемерии. Для маленькой героини началась новая полоса унижений и оскорблений, которые ей пришлось испытать теперь со стороны всего класса. Лена тяжело переживала ненависть и несправедливость сокурсниц, организовавших на безответную девочку беспощадную травлю.

Воспрять духом ей помогла Анна Симолинь, своей добротой и честностью заслужившая авторитет всей гимназии, Анна предложила Лене свою дружбу и покровительство.

Через некоторое время Леночке опять выпадают всеобщее негодование и ненависть. Она взяла на себя вину Жюли и была обвинена в краже. Её ожидало презрение семьи. И тут в Жюли просыпается совесть, она искренне раскаивается перед так глубоко обиженной ей Леной. Вместе с Толей они умоляют девочку не покидать их, и тётя Нелли понимает самоотверженность и великодушие племянницы, сумевшей изменить её детей.

Доброта и бескорыстие облагораживают даже самые чёрствые души.

Картинка или рисунок Записки маленькой гимназистки

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Бианки Мурзук

  Старик-охотник, лесной сторож увидел, как рысь убила косулю. Он хотел убить хищника, но выстрелив, только ранил его. В схватке со зверем, старик убил его. Это была мамаша рысенка, Мурзука, которого приручил в дальнейшем старик

• Краткое содержание Чехов Радость

  В сонный дом своих родителей вбегает взволнованный, взъерошенный, радостный их сын - Митя. Дом сонный, так как все уже собирались спать, но Митя нарушил все спокойствие. Он не находит себе места, повторяет

• Краткое содержание Елка Митрича Телешов

  Канун Рождественского сочельника. Семен Дмитриевич или просто Митрич, стороживший переселенческий барак, думал о предстоящем веселье. Семена тяготила несправедливость. Некоторые будут радоваться празднику

• Краткое содержание Глупая история Зощенко

  В этом рассказе представлена, действительно, глупая история, но о её абсурдной причине читатель узнаёт в финале. Сначала она может показаться страшноватой и очень серьёзной.

• Краткое содержание Гранин Картина

  Глава небольшого районного городка Лосев находился в рабочей командировке в столице. В свободное от работы время он решил посетить художественную выставку, на которой обратил внимание на неприметную, на первый взгляд, картину.