Зять Тютчева, был публицистом и поэтом, одним из активнейших деятелей славянофильства. Он известен как автор биографического очерка «Федор Иванович Тютчев», вышедшего через год после смерти поэта. Основанная на личных впечатлениях и воспоминаниях автора, книга содержит ценные сведения о личности Тютчева, его жизни и творчестве.

И. С. Аксаков писал о Тютчеве «Ум сильный и твердый - при слабодушии и бессилии воли, доходившем до немощи; ум зоркий и трезвый - при чувствительности нервов самой тонкой, почти женской, - при раздражительности, воспламенимости, одним cловом, при творческом процессе души поэта со всеми ее мгновенно вспыхивающими призраками и самообманом. Ум деятельный, не знающий ни отдыха, ни помощи - при совершенной неспособности к действию, при усвоенных с детства привычках лени, при необоримом отвращении к какому бы то ни было принуждению; ум постоянно голодный, пытливый, серьезный, сосредоточенно проникающий во все вопросы истории, философии, знания; душа, ненасытно жаждущая наслаждений, волнений, рассеяний, страстно отдававшаяся впечатлениям текущего дня…». Прямо, следует сказать, нелестная, но глубокая личностная характеристика.

Из воспоминаний Ф.Ф.Тютчева (1860-1916) сына Тютчева и Денисьевой. Писатель, полковник царской армии писал об отце: «Лицо его... но разве можно описать лицо Федора Ивановича так, чтобы человек, не видевший его никогда, мог представить себе это особенное, не поддающееся никакому описанию выражение?.. Это не было только человеческое лицо, а какое-то неуловимое, невольно поражающее каждого, сочетание линий и штрихов, в которых жил высокий дух гения и которые как бы светились нечеловеческой, духовной красотой. На плотно сжатых губах постоянно блуждала грустная и в то же время ироническая улыбка, а глаза, задумчивые и печальные, смотрели сквозь стекла очков загадочно, как бы что-то прозревая впереди. И в этой улыбке и в этом грустно ироническом взгляде сквозила как бы жалость ко всему окружающему, а равно и к самому себе».

«Чувства пренебрежения и презрения были совершенно неведомы его светлой душе, как они были бы неведомы какому-нибудь духу, если бы таковой мог жить среди людей. Читая в душах и в умах, окружающих его, как в раскрытой книге, видя недостатки и пороки ближних, будучи сам преисполнен всевозможных человеческих слабостей, которые он ясно сознавал в себе, но от которых не в силах был и даже не хотел избавиться, Федор Иванович никогда никого не осуждал, принимая человечество таким, каково оно есть, с каким-то особенным невозмутимым, благодушным равнодушием...».

«Для него человеческий род делился на две половины - на людей интересных и людей скучных, а затем ему было безразлично, с кем судьба столкнула его: с наивысокопостав-леннейшим ли сановником, или самым простым смертным. И с тем и с другим он держал себя совершенно одинаково.»

Подробную личностную характеристику Тютчеву дает писатель В.Ходасевич в статье «О Тютчеве» (1928), написанной к 125-тилетию со дня рождения Тютчева. Ниже приводятся отрывки из указанной статьи.

Исполнители проекта оставляют за собой право быть несогласными с некоторыми высказываниями автора статьи.

« Тютчев был одним из самых замечательных русских людей. Но, как и многие русские люди, он не сознавал своего истинного призвания и места. Гнался за тем, для чего не был рожден, а истинный дар свой не то что не ценил вовсе, но ценил не так и не за то, что в нем было наиболее удивительно.

Он был человек сильных страстей и феноменальной рассеянности. Однако ж нет ничего неожиданного в том, что он вступил в государственную службу Не приходится удивляться, что Тютчев служил, и в конце концов служил плохо.

Но вот что странно: будучи не весьма исправным чиновником дипломатического ведомства, он всю жизнь рвался к самой активной деятельности именно на этом поприще. И особенно - в те годы, когда он был не у дел, в опале. Служить он не умел, но политические судьбы Европы и России волновали его чрезвычайно, и он хотел в них участвовать не только созерцательно, а и деятельно. В его статьях и письмах - перед нами человек, бурно стремящийся к политическому влиянию и действию. Но - мы все-таки ныне празднуем сто двадцать пятую годовщину со дня рождения не политика Тютчева, а поэта.

В ту пору, когда сам Тютчев еще не был "открыт", составители хрестоматий и антологий рекомендовали его как "выдающегося описателя природы". Но для того, чтобы понимать его как "описателя", приходилось в его стихах не замечать главного, проходить мимо того, что лежало под кажущейся поверхностью "описания". Иногда поступали с варварской наивностью: просто зачеркивали то, что было истинным предметом стихотворения и для чего "картина природы" служила только мотивировкой иль подготовкой. Так, знаменитое стихотворение "Люблю грозу в начале мая" сплошь и рядом печаталось без последней строфы, важнейшей для тютчевского замысла, но "неподходящей" и "лишней" для любителей описательства.

Он всю жизнь философствовал. Но мысль была для него тоже "златотканным покрывалом" над бездной пророческих снов, подавляющего, но величественного беспамятства, духовного Хаоса. Оттуда к нему доносились любимые голоса непостижимого, невыразимого. Любил темную, хаотическую природу души. Не страшился любить само зло - за то, что оно таинственно и незримо разлито во всем. Зло предельное, худшее смерти, самоубийство, он сблизил с величайшим добром, с любовью, и упивался этим сближением:

Все как-то сорвалось разом. Тютчеву уже было под пятьдесят, когда охватила его любовь, слепая, избыточная, неодолимая, - к Е. Денисьевой, молодой девушке, классной даме того института, где учились его дочери. Благополучная жизнь, с таким трудом налаженная, карьера, насилу-то восстановленная, общественное мнение, которым он дорожил, дружеские связи, политические замыслы, сама семья, наконец,- все пошло прахом. Четырнадцать лет, с 1850 по 1864 год, "пуще пламенного гнева" бушевала эта любовная буря. Тютчев терзался и терзал. Надорвался сам и довел до могилы свою возлюбленную. После ее смерти жил в оцепенении, в "страдальческом застое". Душа его "изнывала" и "сохла". Тютчев словно ослеп от горя и мудрости. "Низенький, худенький старичок, с длинными, отставшими от висков, поседелыми волосами, которые никогда не приглаживались, одетый небрежно, ни на одну пуговицу не застегнутый, как надо, вот он входит в ярко освещенную залу. Музыка гремит, бал кружится в полном разгаре... Старичок пробирается нетвердой поступью вдоль стены, держа шляпу, которая сейчас, кажется, упадет из его рук..."

Сквозь кружение бала что видели его старые глаза? Что вещий слух слышал за этой музыкой? Где был он душой?

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня.

(1803 - 1873) стали классикой отечественной литературы. Вот что писал о его лирике литературовед Юрий Лотман: «Семантика поэзии Тютчева отличается большой сложностью. Если привычная картина в истории литературы состоит в том, что отдельные поэты и целые литературные направления переходят от одного типа смыслообразования к другому как от этапа к этапу, то для Тютчева характерно, часто в пределах одного стихотворения, совмещение самых различных и исторически несовместимых семантических систем. Одни слова у него несут барочно-аллегорическую семантику, другие связаны с романтической символикой, третьи активизируют мифологический пласт значений, оживляющий черты глубокой древности, четвертые с исключительной точностью и простотой обозначают вещный мир в его предметной конкретности» .

Интересные воспоминания о Тютчеве оставили современники поэта. Мы публикуем некоторые из них.

«От его стихов не веет сочинением; они все кажутся написанными на известный случай, как того хотел Гете, то есть они не придуманы, а выросли сами, как плод на дереве... В этом смысле поэзия его заслуживает название дельной, т. е. искренней, серьезной. ... Талант его, по самому свойству своему, не обращен к толпе и не от нее ждет отзыва и одобрения; для того, чтобы вполне оценить г-на Тютчева, надо самому читателю быть одаренным некоторою тонкостию понимания, некоторою гибкостью мысли, не остававшейся слишком долго праздной».

«Когда- то Тургенев, Некрасов... едва смогли уговорить меня прочесть Тютчева, но зато когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта». Толстой называл его среди своих любимых поэтов, говорил, что «без него нельзя жить».

«Два года назад, в тихую осеннюю ночь, стоял я в темном переходе Колизея и смотрел на звездное небо. Крупные звезды пристально и лучезарно глядели мне в глаза, и по мере того как я всматривался в тонкую синеву другие звезды выступали передо мною и глядели на меня так же таинственно и так же красноречиво, как и первые. За ними мерцали во глубине еще тончайшие блестки и мало-помалу всплывали в свою очередь. Глаза мои видели только небольшую часть неба, но я чувствовал, что оно необъятно и что нет конца его красоте. С подобными же ощущениями раскрываю стихотворения Ф. Тютчева».

Иван Аксаков

«Ум сильный и твердый - при слабодушии и бессилии воли, доходившем до немощи; ум зоркий и трезвый - при чувствительности нервов самой тонкой, почти женской, - при раздражительности, воспламенимости, одним cловом, при творческом процессе души поэта со всеми ее мгновенно вспыхивающими призраками и самообманом. Ум деятельный, не знающий ни отдыха, ни помощи - при совершенной неспособности к действию, при усвоенных с детства привычках лени, при необоримом отвращении к какому бы то ни было принуждению; ум постоянно голодный, пытливый, серьезный, сосредоточенно проникающий во все вопросы истории, философии, знания; душа, ненасытно жаждущая наслаждений, волнений, рассеяний, страстно отдававшаяся впечатлениям текущего дня...»

Николай Добролюбов

«Таланту Тютчева доступна и знойная страстность, и суровая энергия, и глубокая дума, возбуждаемая не одними стихийными явлениями, но и вопросами нравственными, интересами общественной жизни».

«Он умён и мил; он один умеет расшевелить меня и дёргать за язык». «Со смертью Пушкина и отсутствием Жуковского мои литературные отношения почти совершенно пресечены. С одним Тютчевым есть ещё кое - что общее».

Фёдор Иванович Тютчев, (1803–1873), поэт

Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть , в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…

Из края в край, из града в град
Судьба, как вихрь, людей метет,
И рад ли ты или не рад,
Что нужды ей?.. Вперед, вперед!

Стоим мы слепо пред Судьбою,
Не нам сорвать с нее покров…

Играй, покуда над тобою
Еще безоблачна лазурь;
Играй с людьми, играй с судьбою,
Ты – жизнь, назначенная к бою,
Ты – сердце, жаждущее бурь.

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был –
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!

Скажите мне, что значит человек?
Откуда он, куда идет,
И кто живет над звездным сводом?

Ах, писание – страшное зло, оно как бы второе грехопадение бедного разума, как бы усиление материи.

С годами зависимость человека возрастает, пока, наконец, в одно прекрасное утро он не оказывается пригвожденным к своему месту, как дерево к земле.

Всякий человек в определенном возрасте бывает лирическим поэтом. И нужно только развязать ему язык.

Для общества, так же как и для отдельной личности, первое условие прогресса есть самопознание.

Увы, самой безнаказанной из всех видов ответственности является безответственность глупости.

Впечатления детства молодеют по мере того, как человек стареет.

И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.

Когда в наших сердцах бледнеют воспоминания, смерть заставляет их вновь расцвести в своих руках.

Любовники, безумцы и поэты
Из одного воображенья слиты!.

Мысль изреченная есть ложь.

На земле, где все изменно,
Выше славы блага нет.

Надо сознаться, что должность русского Бога не синекура.

Счастлив, кто посетил сей мир В его минуты роковые!

Письменная беседа утомляет почти так же, как партия в шахматы по переписке.

У меня не тоска по родине, а тоска по чужбине.

Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого - одно уголовное дело.

…В поле и один
Быть может доблестный и храбрый воин.

В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби, хоть день один, хоть век,
Любовь есть сон, а сон – одно мгновенье,
И рано ль, поздно ль пробужденье,
А должен наконец проснуться человек…

«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне, -
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма…»

Две силы есть – две роковые силы,
Всю жизнь свою у них мы под рукой,
От колыбельных дней и до могилы, -
Одна есть Смерть, другая –
Суд людской.

Душа моя, Элизиум теней,
Теней безмолвных, светлых и прекрасных,
Ни помыслам годины буйной сей,
Ни радостям, ни горю не причастных…

«Единство, – возвестил оракул наших дней, -
Быть может спаяно железом лишь и кровью…»
Но мы попробуем спаять его любовью -
А там увидим, что прочней…

Живя, умей всё пережить:
Печаль и радость, и тревогу.
Чего желать? О чём тужить?
День пережит – и слава Богу!
За нашим веком мы идём,
Как шла Креуза за Энеем:
Пройдём немного – ослабеем,
Убавим шагу – отстаём.

И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами -
Вот отчего нам ночь страшна!

Как ни тяжёл последний час -
Та непонятная для нас
Истома смертного страданья, -
Но для души ещё страшней
Следить, как вымирают в ней
Все лучшие воспоминанья…

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами…

Настанет ночь – и звучными волнами
Стихия бьёт о берег свой.

Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймёт ли он, чем ты живёшь?
Мысль изречённая есть ложь.

Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, -
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющуюся жизнь…

Когда сочувственно на наше слово
Одна душа отозвалась -
Не нужно нам возмездия иного,
Довольно с нас, довольно с нас.

Лишь тем доступна благодать,
Кто в искушеньях жизни строгих,
Как вы, умел, любя, страдать,
Чужие врачевать недуги
Своим страданием умел,
Кто душу положил за други
И до конца всё претерпел.

Любовь, любовь – гласит преданье -
Союз души с душой родной -
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,

И… поединок роковой…
И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец,
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец…

Молчи, скрывайся и таи
И чувства и мечты свои -
Пускай в душевной глубине
Встают и заходят оне
Безмолвно, как звёзды в ночи, -
Любуйся ими – и молчи.

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовётся, -
И нам сочувствие даётся.
Как нам даётся благодать…

Не плоть, а дух растлился в наши дни.
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвётся из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.

Не рассуждай, не хлопочи!..
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!

О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!

Природа – сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.

Счастлив в наш век, кому победа
Далась не кровью, а умом,
Счастлив, кто точку Архимеда
Умел сыскать в себе самом, -
Кто полный бодрого терпенья,
Расчёт с отвагой совмещал -
То сдерживал свои стремленья,
То своевременно дерзал.

Тут не одно воспоминанье,
Тут жизнь заговорила вновь, -
И то же в вас очарованье,
И та ж в душе моей любовь!..

У Музы есть различные пристрастья,
Дары её даются не равно;

Стократ она божественнее счастья,
Но своенравна, как оно.

Увы, не так ли молодая
Улыбка женских уст и глаз,
Не восхищая, не прельщая.
Под старость лишь смущает нас.

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать -
В Россию можно только верить.

Удручённый ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде царь небесный
Исходил, благословляя.

Часов однообразный бой,
Томительная ночи повесть!
Язык для всех равно чужой
И внятный каждому, как совесть!

Чему бы жизнь нас ни учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.